Ранение и инвалидность (Из воспоминаний Лесняк Владимира Ивановича)

1. Довоенное детство
2. Начало войны
3. Сиротство
4. Оккупация
5. Эвакуация
6. Ранение и инвалидность
7. Освобождение
8. Жизнь и питание в оккупации и после неё
9. Под обстрелом «Катюши»
10. Победа
11. Послевоенная жизнь
12. Голод 1947 года

Однажды немцы вздумали перебраться в летние окопы, но с комфортом: у людей брали что им вздумается: перины, подушки, кровати, стулья, столы и др. По селу оживлённая суета и тут наши начали обстрел из орудий и миномётов, били часа полтора, потом тишина, мы все сидели в окопе за домом. Раз тишина, надо заниматься хозяйством; вышла бабушка, за не дедушка. Минут через 15 приблизительно, бабушка приходит и говорит мне «Выходи погрейся на солнышке, стрелить перестали». Я после ранения очень стал бояться выходить во двор и больше сидел в окопе. А тут соблазнился, вышел во двор (теперь мы прятались в немецком окопе, он за домом находился), дошёл до порога, слышу, разговор за двором. Там прибежали соседи к деду, единственному мужчине, пожаловаться, что у кого забрали немцы. Я сразу подумал, что на той стороне Донца наш наблюдатель увидит кучку народу возле ворот и бросит сюда снаряд. Как словом, так и делом. Сразу возвращаюсь в окоп, а лаз был плохой (внизу стоял табурет, а сверху не нём скамеечка), я прыгнул на скамеечку, а затем на табурет, в это время скамеечка падает. Я нагибаюсь, правой рукой держусь за сруб окопа, а левой ставлю скамеечку, и тут, рвётся снаряд на окопе, который среди двора и мне перебивает правую руку в двух местах насквозь. Прибегает бабушка, им ничего, через них снаряд перелетел и упал на окоп среди двора. Видит из рукава кровь бежит ручьём, разворачивается и бегом за доктором.

Вскоре приходит немец с чемоданчиком, привели меня в дом, я боюсь, а вдруг опять снаряд упадёт. Меня успокаивают, разрезают рукав пальто, делают перевязку, наложили металлическую шину и этот немец берёт меня с собой. Привёл меня на окраину села, почти рядом с передовой, в какой-то дом, там полный дом немцев, накурено и вроде пьяные. Тот немец, который привёл, вышел из другой комнаты, надел мне сантиметров 20 длиной картонку на шею и повёл дальше. Эти картонки в виде больничных карточек, одевали раненым немцам, которых отправляли в госпиталь, на ней значилось кранк, возраст, номер воинской части, фамилия и адрес, а мне зачем я не знаю. Привёл к другому немцу и в другое место. С ним я сел на подводу с бутылями по 20-40 литров и поехали на другую сторону села, противоположную передовой. Уже были сумерки, я не так стал бояться. Проезжая мимо дедушкиного дома, я распрощался с дедушкой и бабушкой, а потом приехали на окраину села. Оказывается, здесь был перевалочный пункт, машинами ночью привозили всё необходимое, переваливали на подводы и ночью развозили по деревне. Меня посадили в освободившуюся грузовую машину, со мной сел немец уже офицер и поехали в г. Славянск. Приехали, приводит он меня в ненецкий госпиталь (как я потом узнал, это была детская больница до войны и после), дежуривший немец принял нас, меня посадил за тумбочку, дал молока стакан и хлеб. Сами сели разговаривают, я поел, и мы с немцем пошли дальше. Дело было уже ночью. Приводит он меня в городскую цивильную больницу (больница им. Ленина) открывает дверь и показывает, иди. Я вошёл. Здание большое двухэтажное. Иду по коридору первого этажа, палаты забиты ранеными, и в коридоре по обе стороны тоже лежат раненые и никого из медперсонала. Смотрю, стоят операционные носилки на колёсиках, я улёгся в них спать, но какой там сон, у самого всё болит и сколько пережито, а напротив меня всю ночь из нашего села старик криком кричит, под утро стих. Смотрю, пришли две сестрички, убрали его (была у него гангрена ноги и он скончался). Место освободилось, причём на чёрном кожаном диване и у окна, я мигом перебрался туда.

На завтрак приносят тарелку супа - чистая вода, на серёдке чуть-чуть какой-то мути и кусок хлеба со спичечный коробок. Никто меня не спрашивает кто я, откуда взялся. Еду носят, диван есть, крыша тоже, что ещё надо - живу. Выходил на парадное крыльцо погреться против солнышка и на городскую улицу поглазеть, со мной паренёк. Не помню сколько я так прожил, неделю или больше, только чешется моя рана на руке, а увидеть самой невозможно, так как забинтована и наложена Г-образная шина. Прошу паренька: -посмотри, что там снизу. Он говорит, что гной бегит и черви копошатся. Я испугался. Как так, меня заживо черви едят. Бегу в перевязочную, попалась какая-то в белом халате. Я кричать, - до чего довели. Она: «Тише, тише, садись». Сел, она разбинтовала, рану промыла, как теперь понимаю перекисью, и вновь забинтовала, сказала когда вновь прийти и т.д.

Как я узнал потом, на втором этаже лежали раненые солдаты пропавшие в плен, приходили власовцы, офицеры немецкие и хирург их выдавал, у кого поджили раны. Потом через 29 лет в 1971 году я с этим хирургом встречусь, о чём будет ниже.

Раза два приходила ко мне бабушка. Приносила еду, а прийти с передовой не так просто, надо пропуск, а тем более возвратиться, на пути полевая жандармерия с орлом на груди, если поймают без «аусвайса», значит партизан.

Через месяц или больше приехал за мною дядя Андрей, отца брат (в армию его не взяли – не было правого глаза). Так я, ни здравствуй, ни прощай, ни записаный, ни выписаный, уехал домой. За городом по обеим сторонам дороги были воронки от авиабомб, такие большие, что средний крестьянский дом свободно войдёт. Доезжаем до нашего села, я уже дрожу, не знаю куда деваться, - ехать с горы на равнину и нас видать как на ладошке. Дядька говорит: «Не бойся, у нас ходят по передовой с обеих сторон, как на границе.никто не стреляет уже больше месяца. И правда, никто не стрелял.

Я, как ранее было, стал ходить на перевязку, начало расти дикое мясо, мне его прижигали. Немецкий врач сказал, что надо массаж и разрабатывать пальцы, но когда, где?

Как потом осмотрел место куда я дошёл и возвратился в окоп, где разорвался снаряд, то если бы я там стоял, от меня остались бы одни ноги и то ниже колен. Весь коридор дощатый был посечен осколками до этого уровня, а в окопе, где я был ранен, в какие-то доли секунды, если бы я не нагнулся за скамейкой, то осколок приходился как раз мне в лоб, он в срубе так и остался с сукном и ватой из пальто.