Довоенное детство (Из воспоминаний Лесняк Владимира Ивановича)

Мой отец не был ни ветераном Великой Отечественной войны, ни тружеником тыла. Просто обыкновенный ребёнок, переживший все тяготы войны, проживавший на территории Украины, которая переходила из рук в руки несколько раз, имеющий многие ранения и желающий рассказать о том тяжёлом времени. Эти воспоминания написаны к 50-летию Победы, стилистика повествования сохранена.

1. Довоенное детство
2. Начало войны
3. Сиротство
4. Оккупация
5. Эвакуация
6. Ранение и инвалидность
7. Освобождение
8. Жизнь и питание в оккупации и после неё
9. Под обстрелом «Катюши»
10. Победа
11. Послевоенная жизнь
12. Голод 1947 года

До того времени, когда я начал помнить себя, и что творилось вокруг меня, буду писать с документов.

Родился в 1931 году в городе Красный Лиман.

Отец нанимал полдома в Красном Лимане, работал смазчиком на железнодорожной станции. Мать не работала.

Отец 1905 года рождения, мать 1907. Он Лесняк Иван Антонович, она Лесняк Мария Кузьминична (девичья Ковалёва), оба родом из села Богородичное Славянского района Донецкой области (Сталинской, а ранее Юзовской). Родители обоих крестьяне.

Когда начал помнить, то мне исполнилось пять лет. По документам значится, что в этот год мои родители купили дом в селе Богородичном.

Вот с этих пор, помню домик в Красном Лимане, где мы жили, был крыт толью, имел вход со стороны огорода, как у хозяйки, так и наш, с двумя калитками. Он был вторым или третьим от угла с правой стороны и рядом со станцией. Улица, как мне по тем годам помнится, была широкой и кончалась где-то в сосновом лесу. На противоположной стороне улицы, на углу был магазин с полукруглыми ступеньками из белого или вернее серого кирпича. Напротив нашего двора жила девочка, наверно моих лет, выйдет гулять станет в калитке и качается с ноги на ногу, как потом я узнал от родных, это была Рая по фамилии Шамрай. Помню, как носили обед с мамой на работу к отцу, кругом одни вагоны и переходить надо было под вагонами. Однажды меня оставили одного дома под замком, пошел дождь, гроза, молниив квартире темно и я напугался, стал на окно и ревел вовсю, так что соседка услышала и пришла под окно успокоить меня.

Однажды все собрались уходить в Богородичное, отец меня посадил к себе на плечи и мы пошли, но почему-то ночью, кругом вода, лужи и какие-то «козлы», опилки, очевидно лесопилка. Отец посадил меня на один «козёл», а сам с мамой пошёл искать дорогу. Ночь, темно, где-то лампочки горят, мне страшно и я всё звал родителей. Потом пришли, меня забрали, и я уснул, утром мы уже были в селе Богородичном. Отец меня растормошил, показал стоящего у калитки дедушку и пустил, я побежал к нему.

У дедушки был по тому времени богатый дом, деревянный, крытый железом, с коридором и верандой, красивыми окнами в доме, с полами в зале, в кухне земляной. Большой огород, сад, кустарники, погреб и сарай. В сарае была корова, а до коллективизации и пара лошадей. Лошадей я видел в колхозной упряжке, дедушка показывал и называл «Галка»- кобылу так звали, а вторую не помню, как звать. Его не раскулачивали, он сдал сам, и к нему не было претензий, так как был инвалид (не было правой ноги), а семья большая в шесть человек.

Вот я и остался с дедушкой, а родители по всей видимости были заняты переездом, а бабушка работала в доме отдыха в Святогорске. Дедушка идёт доить корову, берёт ведро и треногу скамейку, а мне мажет хлеб маслом и посыпает сахаром и идёт к корове, он доит, а я сижу смотрю. Другой раз корова хвостом по лицу стеганёт, очень больно было. Я хлеб не очень ел, а больше слизывал языком масло с сахаром, а дедушке говорил: «Дедушка подкраси», - т.е. намажь ещё и посыпь сахаром.

Потом приехали родители и я стал ходить домой на ночь, так как оба работали: мать в Банном в пионерлагере, отец ходил семь километров на железнодорожную станцию Святогорская работать, потом перешёл в Банное в пожарную охрану заместителем начальника.

Вот вечером иду домой, дедушка щипцами накусает сахара рафинада, даёт мне и говорит: «Вот этот кусочек съешь когда дойдёшь туда, а этот когда будешь подыматься на гору домой», что я так и делал, и строго соблюдал какой кусочек когда съесть.

Часто ко мне приходил дедушкин сосед, Коля, годами поменьше меня и когда он куда пойдёт в огород или ягоду рвать дедушка его пугал: «Туда не ходи, там железная баба». А в их огороде стояла клуня, большой сарай, крыша которого почти до земли, а стен нет, туда раньше свозили хлеб с поля, а когда время было, поздно осенью или зимой, молотили. Вокруг этой клуни росли ягоды малины, чёрной,белой и красной смородины и этот Коля ходил рвать ягоды. Дедушка ему и скажи про железную бабу, Коля по-видимому надумал избавиться от этой бабы, от которой ему життя нет, туда не ходи, сюда не ходи, взял спички и поджёг клуню. Набежало народу, приехала пожарная, и из сельсовета, и из милиции, узнали кто виновник пожара, его перепуганного и так, хотели ещё и поколотить, но его кто-то отобрал и на время отдали дедушке.

Корову куда-то дели, то ли продали, то ли зарезали, не помню. Дома из хозяйства ничего не осталось и дедушка тоже пошёл работать в военный лагерь. Мне пришлось сидеть дома под замком. Мать еды натаскает с пионерлагеря, полный стол. А что еда, если гулять не пускают... Очень, помнится, любил сахарную пудру, ну и уменьшил более чем наполовину. На второй день я опять к пачке и как обычно, набирал ложкой и в рот, но во рту начало гореть,хуже чем после перца. Оказалось, мать подменила пачку сахарной пудры на щёлок.

Мне сильно надоело сидеть взаперти и одному, а дружил с ребятами по фамилии Марченко, с тремя братьями, очень бедная и многодетная семья. Чтобы зимой выйти покататься на санках с горки была установлена очередь на обувь и фуфайку. А если кому припечет в туалет, благо он стоял в садку метров за семьдесят, то бежали по снегу и морозу босиком, туда и обратно.

Вот этих голодных братьев, вечером увидел и договорились, чтобы они приходили ко мне с утра. А утром накормлю их через форточку. Потом они меня вытащат через эту форточку и айда гулять на целый день, другой раз не управлюсь и гуляю до десяти-одиннадцати вечера. Затем стало неудобно лазить через форточку и несолидно, стал подсматривать утром, когда родители уходили на работу, куда они прятали ключи. Ребята придут по утру, я в форточку говорю где ключ, они находят, открывают, заходят, утраиваем настоящий пир. Наедимся, запираем дом, ключ на место и айда гулять. И где только мы не гуляли. Если идём наДонец купаться то кисли дол гусиной кожи, до посинения; ходили в лес по ягоды, груши. Кислицы. Особенно старались прорваться на ту сторону Донца до выставления часовых, куда запрещалось ходить, так как были учебные занятия и стреляли боевыми, а не холостыми. А раз запрещалось, то там были нетронутыми ягоды полуниць, ожины, смородины и груши с кислицами, и однажды нас застали пули, но там в лузи, стояли дубы по триста-четыреста лет и очень толстые, за которыми очень удобно прятаться. Другой раз занятий нет, то мы ходим по полигону собираем гильзы патронов, лазим по окопам, то таскаем мишени один в одном окопе, другой в другом и лебёдкой гоняем по траншее мишень то вправо, то влево.

Однажды отец или мать не выдержали, и отец пошёл меня искать, а мы с другом гуляли на мосту, где молодые девочки с солдатами гуляли, а время около одиннадцати вечера, а мне около десяти лет. Смотрю, навстречу мне идёт отец, бежать некуда на мосту полно людей, я, конечно, сдался. А по выходу с моста отец отпустил меня и сзади кнутом врезал, я и отлетел на недосягаемую дистанцию. И так пошли домой, а дома ждал угол и кукуруза под коленки.

Однажды пошёл на выгон и забрёл на крейдяной карьер, начал бросать куски мела, как смотрю, едет в гору машина полуторка, ну как на полигоне «огонь по движущейся мишени» камнями мела и вдребезги ветровое стекло. Водитель выскочил, - ну куда ему, я мигом в огороды выше человеческого роста кукуруза и айда огородами домой. Покуда я добирался огородами домой, водитель машиной уже побывал у нас и родители ждут с нетерпением меня и опять ремень и угол с кукурузой под колени. Это, по-видимому, был выходной день, так как родители были дома.

А вот ещё случай, также был взаперти, и ребята пришли, наелись, меня выпустили, айда гулять. Насобирали окурков, особенно почему-то любили затёкшие окурки, т.е. замоченные дождём, куриливовсю. Обычно я с таких гулянок возвращался до возврата родителей с работы по крайней мере старался, но тут загулялся до 10-11 часов вечера. Пришёл домой, жрать охота, как собаке. А на двери замок, а родители то ли в кино ходили, а после зашли к своим родителям. Я ждал, ждал, потом лежал под забором на улице, а их всё нет. Я встал, пошёл в сарай с намерением там лечь спать, но на глаза попался топор, взял я его и айда к двери. Врезал по замку, он отлетел, зашёл в дом, топор оставил в сенцах, дверь запер изнутри, положил лом на скобы по обеим сторонам двери, наелся и лёг спать. Ночью слышу, сквозь сон, крупный разговор отца с матерью. Мать хочет напороть. А отец не разрешает, говорит спящего нельзя бить, перепугать можно. А пройдёт у них.

Курить начал с шести или семи лет. На курево нужны были деньги, а их нету; я часто пользовался самосадом или у отца брал потихоньку. Отец обычно набирал много пачек махорки и папирос и клал на камень, чтобы они подсохли. Я перочинным ножом, кончиком лезвия чуть приоткрою клееную пачку махорки, натрушу и так с каждой пачки; а папиросы вытаскивал так: боковой хвостик пачки шилом вытащу потом сдавлю и пару папирос вытаскивал затем хвостик вставляю на место. Папиросы назывались «Порт» и «Поти», а «Казбек» курили только высшие чины, у отца таких не было.

Отец рыбачил, было на выходной идёт, загодя готовит снасти. В субботу наловит горобцов, зажарит их игробаков накопает, идёт на ночь под выходной на сома, иногда брал и меня, но очень редко. Приносил по 2-3 штуки сомов длиною около метра и так по мелочи: судаков, леща и окуней.

Когда в школу пошёл, до четвёртого класса учила нас Галина Васильевна, косая на один глаз. Она гуляла с солдатами, в селе все на виду, и мы часто следили за ней на свиданьях по вечерам, интересно было. Но до четвертого класса дошли, и началась война.