Ольга Мищенкова. Он её не любил. Интерлюдия.

Интерлюдия

Он её не любил.
Не любил давно.
Когда закончилось тепло в его сердце, уже и не помнил, только наверняка знал, что закончилось, а потому ни жалости, ни сострадания, ни…
Ничего не испытывал к Дусинде Антон, кроме гаденького чувства, за которое сам себя готов был отхлестать по полной, но и победить в себе то, что именовалось отвращением, уже не мог, а потому совершенно легко пускал свою дурёху по ложному слёду, а она, его невротическая болонка, след брала, реагировала так, как и полагалось в подобной ситуации, что ему, Антону Забайкальскому, сейчас было нужнее всего.

Его эмоции, полученные им от общения с Женькой, взошедшие на благодатной сонетной почве, усиленные рукоплесканием читателей и криками «Браво!», которые всё чаще доводилось им слышать в свой адрес от ревностных и восторженных собратьев по перу, сделали своё дело… Эмоциям Антона требовался выход, причем, уже не стихотворный, а самый что ни на есть живой, реальный, человеческий.
И не однажды он говорил об этом Женьке, и мучился, ибо расстояние в две тысячи вёрст в соединении с визово-паспортным режимом и прочими сложностями, работало против них, а встречи, которые носили сумасшедший характер из-за отсутствия времени и понимания того, что, возможно, повторения не будет никогда, остужали лапы загнанного в угол зверя и будоражили не только душу, но и мозг.
Антон искал выхода.

Она и Он... И бешеная страсть...И суета... И дней безумных гонка...

Это уже было в его жизни.
Было по самому настоящему, было лет двадцать – параллельно их с Дусиндой жизни, и разорвать узел не получалось никак.
Даже развёлся Антон тогда со своей дурёхой, когда она, Дуся, пускала по его следу дочерей, а те, глупые подростки, брали на «операцию» подружек и ходили выслеживать отца, докладывали матери, а его, конечно же, осуждали.
По большому счёту, мало, что они тогда понимали, но верили матери и отзывались пониманием на то, что их папка – сволочь.
Вот так воспитывала девочек учительница Дуся, вот так делила с ними тяготы своей бабьей жизни, взваливая на хрупкие детские плечи совершено ненужный им и не по годам тяжёлый груз.
Зачем?
Да разве ж могла она, знатный педагог города, это понять?
Наверное, потому, что наплевать ей было на то, есть ли у её дочерей тюбетейки.

***
– Слышь, друг, глаголют, что снова к тебе Светка прибегает? Помирились, чи как? –после долгой разминки и длительного подъезда к теме всё же полюбопытствовал Строчник.
– Это кто ж такой глазастый у нас? – почти безразлично ответил вопросом Антон, фактически, подтвердив сплетню.
– Значит, помирились…
Простил, выходит? Ясный перец, она – баба красивая, да и в уме ей не отказать… И педагог – от Бога, сам знаешь. Да и потом – столько лет вы уже вместе… Чего тогда задурили? Развелись, да так и остались у своих разбитых корыт…Толку-то? Разбитое – оно и есть – разбитое. Как ни клей, а пропускать будет. Дуськи-то не боишься? Она у тебя на старость совсем озверела, вижу?
– Бойся – не бойся, а конец – один. Пусть уж, как идёт.
– Баба-то твоя в школе всё стихами твоими плюётся, соавторше твоей кости перемывает?
– Пусть перемывает. Вот, написал вчера:

Удастся ль путешествие? – как знать –
над бездной без страховки, без перил.
Эх, времечко да повернуть бы вспять –
поменьше бы ошибок натворил!..

– Да…путешественник…Без страховки, говоришь? Так, разумею я, вас со Светкой Эвгения твоя и страхует? Пока Дуська пыхтит и пенится, тут, ё-моё, мужик у неё под носом время вспять поворачивает? Так иль нет? А она, баба непутёвая, ревнует к той, что за океаном от неё? Да…Олеговна, как была ты глупой бабой, так и осталась. Ток и умеешь, что орать да кренделя выкидывать.

А Антон смотрел куда-то в пустоту и читал себе под нос:

…и душу вынули, бельём прополоскали,
ужали до предела, а потом,
как водится, сердечную распяли,
вдобавок отхлестав ещё кнутом…

А потом тихо добавил:

– Отца она только похоронила…
– Светка-то? – включился Ванька. – Слышал…Долго лежал, досталось ей нынче.
– Досталось, - кивнул Антон, а в голове вертелось:

Ужели счастье можно было красть?..
И душу разрывает, как напасть,
плач тихий не рождённого ребёнка.

– Понятное дело – Дуся твоя…Ты-то – чего дураком таким оказался? То женился ни с того ни с сего – пожалел, вишь, горемыку…Можно подумать, на Соловки её ссылали. Выскочил потом из-под дурры – развёлся… И чего? Чего не удрал-то? Бежать надо было –чертя голову!
«Жизнь, видишь ли, сломала «Я» его второе, В грязь втоптала грубо сапогом. Без него немногого я стою – и это, знаешь ли, чистой воды, Антон, правда,- цитировал Антона Ванька. – Бог ты мой, такие женщины тебе встречались, детей от тебя не родили, а ты всё свою клуху стерег. От кого – сам не знаешь, поди! Ей стихи что ль твои нужны? Эх, Антоха, неужто такого ты достоин? Правильно же написал, очень даже правильно:
«Я» моё второе было лучше
Во сто крат, чем первое, поверь…
Он и сам знал, что правильно, только поделать уже ничего не мог.

***

Сначала Тоха очень ждал Женьку.
Насовсем.
Серьёзно.
Как положено.
В шутку ли, всерьёз, но они распределили обязанности – кто – готовит, кто посуду моет, а на рынок – вместе, чтобы Женьке сумки не таскать. Английский газон перед домом вместо осточертевших Антону Дусинх угодий, чтоб вышел – на травке стриженной повалялся, а не как сейчас – ступить негде, всё засажено. То поливать, то полоть, то…
Тьфу, одним словом!
Выяснилось, что Женька не только стихи умела писать, но и готовила вполне прилично, а потому с голоду Антону умереть не пришлось бы.
Они шутили и смеялись, а Антон ждал и надеялся.
А когда понял, что не будет этого никогда…
Вот тут-то и увиделся ему тупик во всём своём зверином обличьи.
И тайфун еще большим беспросветом показался, и всё, что наживалось – еще противнее стало. Тогда-то и написал он заветное:

Не восстановишь добрых отношений,
И не вернёшь ушедшего назад.
И не отменишь принятых решений,
И не изменишь свой на вещи взгляд…

Написал и решил – во что бы то ни стало – вернуть Светку.
И она такой шанс не упустила, потому что после похорон отца не к кому было ей голову притулить. А здесь Дуся уехала на пару недель за тысячу вёрст к народившейся внучке, предоставив мужу возможность навести те мосты, что после пожара до конца не сгорели и которые очень даже возможно оказалось восстановить снова.
Восстанавливать Антон был мастер.
И теперь только одна у него была забота – чтобы Дусинда так и продолжала лаять совершенно в другую сторону.
Это ему сделать было совсем не сложно. И его Дуся бежала именно туда, куда Антон бросал ей апорт.
А на её истерики он и внимания не обращал, потому что всё у него было именно так, как ему и хотелось: Дуся была по хозяйству, Женька отвечала за Тохину творческую жилу, а Светлана давала выход его эмоциям и заряжала е позитивом до следующей встречи.

Иногда бросал Антон на потребу публики какую-нибудь горчинку-перчинку, вроде этой:
К потерям я давным-давно привык –
Родных, знакомых – близких и любимых.
И список тот потерь невосполнимых -
На лбу как будто Каина ярлык…
Но так же, как и его Дусинда, смахивал с плеча пыль терпкой печали, переворачивал страницу, получал от Женьки сонетный пряник, от Дуси – тарелку щей со сметаной и очередную порку и уходил от всего суетного к той, которая была у него параллельным курсом уже аккурат более двадцати лет.

А Дусинда Олеговна так и брехала в пустоту, вздрагивая по ночам от холодного эха, которое возвращалось к ней осенними проливными дождями.


26.11.2011