Островський Микола Олексійович

Сегодня, когда десятки и десятки миллионов экземпляров его книги гуляют по всему миру, когда популярность Островского стала не фактом даже, а атмосферой, - нам трудно представить себе что-либо другое. Нам трудно представить себе, какие были сметены этим потоком препятствия. И еще раньше: как не было и самих препятствий, а было одно гробовое молчание всей профессиональной критики: год, два года - и тоненькие книжки «Молодой гвардии» с повестью Н. Островского неслышно затерялись в шумном литературном гомоне 1932 года.

И еще раньше: когда неслышный этот ручеек, которому со временем суждено было затопить сознание полумира, натянулся нитью, тонким волоском, каждое мгновенье грозившим оборваться... И он обрывался... и возникал снова с какою-то неотвратимостью.

Первый вариант повести Николая Островского нее доходит до издателей: в начале 1928 года рукопись утеряна почтой. Он пишет все заново. Новая рукопись, посланная в Ленинград, безответно изчезает в недрах тамошнего издательства. Он отдает один из последних экземпляров своему другу Феденеву и просит отнести в издательство «Молодая гвардия». Феденев относит и быстро получает ответ: повесть забракована по причине «нереальности» выведенных в ней типов. Островский лежит навзничь в Мертвом переулке, в переполненной жильцами комнатке, и лихорадочно ждет решения. Ему двадцать семь лет; остается жить - пять.

Потрясенный решением издательства, Феденев просит вторичного рецензирования. Рукопись ложится на стол к новому рецензенту. К Марку Колосову. Стол стоит в редакции журнала «Молодая гвардия», где Колосов работает заместителем редактора…В апреле журнал «Молодая гвардия» помещает начало повести. Он печатает ее маленькими кусочками, растягивая публикацию. В сентябрьском номере «Как закалялась сталь» завершена. Остальному предстоит свершиться.

Единственный орган печати, который среди молчания продолжает регулярно поддерживать Островского, - это сама напечатавшая его «Молодая гвардия». Здесь бережно рецензируют отдельное издание. Здесь помещают и первые отклики читателей, бурно приветствующих Корчагина, - но никто еще не знает, что придет за этими первыми откликами. Здесь регулярно отмечают «молодого рабочего автора» в обзорах и перечнях, и столь же регулярно выражают уверенность, что вторая часть повести будет более умелой в литературном отношении.

Наконец, здесь, в «Молодой гвардии», в середине 1934 года публикуют только что дописанную Островским вторую половину повести «Как закалялась сталь». И опять профессиональная критика не признает ее. Теперь кругом спорят о «Скутаревском» и о «Поднятой целине», обсуждают «Последний из удэге» Фадеева и «Время, вперед» В. Катаева, всматриваются в «День второй» Эренбурга и восторгаются фильмом «Чапаев». Но никто не замечает Островского, и единственный отклик на вторую часть его повести является все в том же справочном бюллетене Институга библиографии. Отклик называется: «Эскизы к роману». И вновь журнал «Молодая гвардия» рецензирует отдельное издание и еще дважды публикует читательские отзывы, и продолжает упрямо говорить о творческих возможностях молодого автора, и этот одинокий голос еще раз теряется в безбрежном океане шумно перестраивающейся литературы.

В августе 1934 года Ставский включает имя молодого пролетарского автора в свой съездовский доклад о литературной молодежи. В связи с этим имя Островского впервые появляется в центральной печати. «Комсомольская правда» дает биографическую справку. О степени знакомства с Островским говорит тот факт, что он назван в этой справке Николаем Павловичем.

Островский в маленьком флигеле, в Сочи, на Ореховой, 47, лихорадочно слушает в наушники радиотрансляцию съезда писателей.  Здесь в конце 1934 года и находит его неутомимый Михаил Кольцов: «Николай Островский лежит на спине, плашмя, абсолютно неподвижно. Одеяло обернуто кругом длинного, тонкого, прямого столба его тела, как постоянный, неснимаемый футляр. Мумия.  Но в мумии что-то живет. Да. Тонкие кисти рук - только кисти - чуть-чуть шевелятся. Они влажны при пожатии... Живет и лицо. Страдания подсушили его черты, стерли краски, заострили углы... Голос спокоен, хотя и тих, по только изредка дрожит от утомления...»

Очерк Михаила Кольцова в «Правде» читают миллионы людей. Уже одно это разом выводит имя автора Корчагина из неизвестности. И еще Кольцов роняет фразу, звучащую скрытой угрозой по адресу тех, кто не хочет признать Островского: «Не всех героев мы знаем. И не всех мы умеем замечать». Легко представить себе, как звучит такая фраза в газете «Правда» в 1935 году» (добавим, что в очерке были сатирически представлены и писатели - не герои: «Бойкие молодые человеки, нарифмовав похлеще пару страниц в толстом журнале, сорвав хлопки на… вечеринке, уже рвут толстые авансы, уже бродят важным кандибобером по писательским ресторанам, …хулиганят на площадях в ожидании памятников себе.

В октябре 1935 года Островский — пятый среди писателей — становится орденоносцем. В постановлении ЦИК СССР говорилось, что писатель Островский Н. А. награждается орденом Ленина как «бывший активный комсомолец, героический участник гражданской войны, потерявший в борьбе за советскую власть здоровье, самоотверженно продолжающий оружием художественного слова борьбу за дело социализма», а также как «автор талантливого произведения “Как закалялась сталь”».

В 1936 году, посещая Советский Союз, французский писатель Андре Жид, будущий лауреат Нобелевской премии, встретился с Николаем Островским. В своем «Возвращении из СССР» он написал об этой встрече: «Я не могу говорить об Островском, не испытывая чувства глубочайшего уважения. Если бы мы были не в СССР, я бы сказал: “Это святой”. Религия не создала более прекрасного лица. Вот наглядное доказательство того, что святых рождает не только религия. Достаточно горячего убеждения, без надежды на будущее вознаграждение. Ничего, кроме удовлетворения от сознания выполненного сурового долга ... Лишенная контакта с внешним миром, приземленности, душа Островского словно развилась ввысь ... только энтузиазм поддерживает в ослабевшем теле это готовое вот-вот погаснуть пламя».

Андрей Платонов, отвечая Андре Жиду, пишет: «...В наши решающие годы Корчагин есть доказательство, что жизнь неугасима, что заря прогресса человечества еще только занялась на небосклоне истории. Мы еще не знаем всего, что скрыто в нашем человеческом существе, и Корчагин открыл нам тайну нашей силы... Когда у Корчагина — Островского умерло почти все его тело, он не сдал своей жизни, — он превратил ее в счастливый дух и в действие литературного гения и остался работником, не поддавшись отчаянию гибели. И с “малым телом” оказалось можно исполнить большую жизнь. Ведь если нельзя жить своим телом, если оно разбито, изувечено борьбой за освобождение рабочего класса, то надо и оказалось, что — можно превратиться даже в дух, но жизни никогда не сдавать, иначе она достанется врагу».

22 декабря 1936 году, в возрасте 32 лет, в Москве Николай Островский умер. Медсестра, дежурившая возле Островского в предсмертные его дни, много повидавшая на своем веку, была глубоко поражена спокойным мужеством больного. Врачи, вскрывавшие его тело, были потрясены картиной физического распада; здоровым остался только мозг — «главный штаб», по определению покойного Островского. Этот штаб покорялся железной воле человека вопреки многим «нельзя».