Стихи Дмитрия Быкова

Дмитрий Быков

Теодицея

Не всемощный, в силе и славе, творец миров, Что избрал евреев и сам еврей, Не глухой к раскаяньям пастырь своих коров, Кучевых и перистых, — а скорей
Полевой командир, небрит или бородат, Перевязан наспех и полусед. Мне приятно думать, что я не раб его, а солдат. Может быть, сержант, почему бы нет.

О, не тот, что нашими трупами путь мостит, И в окоп, естественно, ни ногой, Держиморда, фанат муштры, позабывший стыд
И врага не видевший, — а другой, Командир, давно понимающий всю тщету
Гекатомб, но сражающийся вотще, У которого и больные все на счету, Потому что много ли нас вообще?

Я не вижу его верховным, как ни крути. Генеральный штаб не настолько прост. Полагаю, над ним не менее десяти
Командиров, от чьих генеральских звезд
Тяжелеет небо, глядящее на Москву
Как на свой испытательный полигон. До победы нашей я точно не доживу —
И боюсь сказать, доживет ли он.

Вот тебе и ответ, как он терпит язвы земли, Не спасает детей, не мстит палачу. Авиации нет, снаряды не подвезли, А про связь и снабжение я молчу. Наши танки быстры, поем, и крепка броня, Отче наш, который на небесех! В общем, чудо и то, что с бойцами вроде меня
Потеряли еще не все и не всех.

Всемогущий? — о нет. Орудья — на смех врагу. Спим в окопах — в окрестностях нет жилья. Всемогущий может не больше, чем я могу.
«Где он был?» — Да, собственно, где и я. Позабыл сказать: поощрений опять же нет. Ни чинов, ни медалей он не дает. Иногда подарит — кому огниво, кому кисет. Скажем, мне достались часы «Полет».

А чего, хорошая вещь, обижаться грех. Двадцать пять камней, музыкальный звон. Потому я и чувствую время острее всех —
Иногда, похоже, острей, чем он. Незаметные в шуме, слышные в тишине, Отбивают полдень и будят в шесть, Днем и ночью напоминая мне:
Времени мало, но время есть.

Пятая баллада

Я слышал, особо ценится средь тех, кто бит и клеймен, Пленник (и реже — пленница), что помнит много имен. Блатные не любят грамотных, как большая часть страны, Но этот зовется «Памятник», и оба смысла верны. Среди зловонного мрака, завален чужой тоской, Ночами под хрип барака он шепчет перечень свой:
Насильник, жалобщик, нытик, посаженный без вины, Сектант, шпион, сифилитик, политик, герой войны, Зарезал жену по пьяни, соседу сарай поджег, Растлил племянницу в бане, дружка пришил за должок, Пристрелен из автомата, сошел с ума по весне…

Так мир кидался когда-то с порога навстречу мне. Вся роскошь воды и суши, как будто в последний раз, Ломилась в глаза и уши: запомни и нас, и нас! Летели слева и справа, кидались в дверной проем, Толкались, борясь за право попасть ко мне на прием, Как будто река, запруда, жасмин, левкой, резеда —
Все знали: вырвусь отсюда; не знали только, куда. Меж небом, водой и сушей мы выстроим зыбкий рай, Но только смотри и слушай, но только запоминай! Я дерево в центре мира, я куст с последним листом, Я инвалид из тира, я кот с облезлым хвостом, А я — скрипучая койка в дому твоей дорогой, А я — троллейбус такой-то, возивший тебя к другой, А я, когда ты погибал однажды, устроил тебе ночлег —
И канул мимо, как канет каждый. Возьми и меня в ковчег!

А мы — тончайшие сущности, сущности, плоти мы лишены, Мы резвиться сюда отпущены из сияющей вышины, Мы летим в ветровом потоке, нас несет воздушный прибой, Нас не видит даже стоокий, но знает о нас любой.

Но чем дольше я здесь ошиваюсь — не ведаю, для чего,—
Тем менее ошибаюсь насчет себя самого. Вашей горестной вереницы я не спас от посмертной тьмы, Я не вырвусь за те границы, в которых маемся мы. Я не выйду за те пределы, каких досягает взгляд. С веткой тиса или омелы голубь мой не летит назад. Я не с теми, кто вносит правку в бесконечный реестр земной. Вы плохую сделали ставку и умрете вместе со мной.

И ты, чужая квартира, и ты, ресторан «Восход», И ты, инвалид из тира, и ты, ободранный кот, И вы, тончайшие сущности, сущности, слетавшие в нашу тьму, Которые правил своих ослушались, открывшись мне одному. Но когда бы я в самом деле посягал на пути планет
И не замер на том пределе, за который мне хода нет, Но когда бы соблазн величья предпочел соблазну стыда,—
Кто бы вспомнил ваши обличья? Кто увидел бы вас тогда? Вы не надобны ни пророку, ни водителю злой орды, Что по Западу и Востоку метит кровью свои следы. Вы мне отданы на поруки — не навек, не на год, на час. Все великие близоруки. Только я и заметил вас.

Только тот тебя и заметит, кто с тобою вместе умрет,—
И тебя, о мартовский ветер, и тебя, о мартовский кот, И вас, тончайшие сущности, сущности, те, что парят, кружа, Не выше дома, не выше, в сущности, десятого этажа, То опускаются, то подпрыгивают, то в проводах поют, То усмехаются, то подмигивают, то говорят «Салют!»

1997 год